Воспоминания друзей и коллег

А.И. Губарев

Народный художник Украины

Весной 1965 года в Москве открылась I-я Всесоюзная выставка акварели, ставшая началом длительного периода в развитии этой трудной и в тоже время безграничной по своим возможностям живописной техники. Художники, причастные к этому виду изобразительного искусства, называли это время «акварельным движением» и даже «акварельным ренессансом».

Около 30-ти лет продолжался этот послевоенный период всеобщего внимания к акварели и утверждения её как самодостаточной техники на республиканских, всесоюзных, зарубежных и международных выставках. Появились и международные акварельные пленэры.

Но вернусь к 1965 году. Нужно отметить, что украинские художники были активными пропагандистами акварели. Так, открытию московской выставки предшествовала отчетная выставка работ специализированной творческой группы акварелистов СССР, работавших на творческой базе украинского Союза художников в Седневе.

Так случилось, что я неожиданно стал членом выставкома I-ой Всесоюзной выставки акварели, а также членом экспозиционной комиссии этой выставки. Поэтому хорошо знаю, как она создавалась.

Это была ретроспективная выставка. В экспозиции среди работ таких прославленных мастеров старшего поколения, как С. Герасимов, Н. Жуков, А. Дейнека, А. Пластов, А. Фонвизин, Ю. Пименов, А. Шовкуненко были и работы Сергея Емельяновича Лунёва. Выставка изобиловала многообразием акварелей, отличных по своим техническим и композиционным приёмам, индивидуальной цветовой гаммой. Акварели С.Е.Лунёва обращали на себя внимание своей, только ему присущей образностью. И так было на многих последующих различных, больших и малых выставках, участником которых был Сергей Лунёв.

Немаловажную роль в возникновении большого интереса к акварели сыграла организация Союзом художников СССР творческих групп акварелистов с широкой программой поездок по стране.

1966 год стал годом работы первой такой группы. «По Енисею» – так называлась она. Художники Российской Федерации, Москвы, Ленинграда, Украины и Прибалтики, других союзных республик больше сорока дней работали в «полевых условиях» по маршруту от Шушенского и до Диксона. И хотя нам (я был участником этой группы) всюду шли навстречу, создавая наилучшие условия для работы, поездка была не из лёгких, но очень интересной.

Многим подобный способ работы был по душе, и со временем они становились ветеранами таких товарищеских поездок и всегда составляли ядро подвижных акварельных групп.

Сергей Емельянович был первым художественным руководителем в акварельной группе «По Енисею». Организовать плодотворную обстановку в большой группе художников людей разного возраста и характера в калейдоскопе географических пунктов – Шушенское, Дивногорск, Туруханск, Игарка, Дудинка, Норильск, Диксон, Красноярск – было нелегко. Сергей Емельянович достойно провёл свою команду к финишу – отчётной выставке в Красноярске.

Самые хорошие отзывы о С.Лунёве как художественном руководителе акварелистов, работавших в Югославии, знаю по рассказам художников, работавших с ним.

В каталоге IV Всесоюзной выставки акварели 1975 года об этом вспоминает и сам Сергей Емельянович.

Если говорить о моём восприятии работ С.Лунёва, то не стоит сейчас напрягать память и с расстояния многих лет пытаться восстановить былые ощущения.

Позволю себе процитировать несколько строк из моей статьи двадцатисемилетней давности, опубликованной в журнале «Образотворче мистецтво» :

“Густі, насичені в кольорі, складні за технікою виконання акварелі С. Луньова, як завжди, привертають до себе пильну увагу художників і широкого кола глядачів виставок, де вони експонуються. Яскраве індивідуальне ставлення до життєвого середовища, гострі композиційно-просторові рішення вирізняють роботи цього майстра – представника старшого покоління українських акварелістів.

Кольоровий діапазон творів С. Луньова дуже широкий. Вільно оперуючи усіма відтінками від чорного до білого, він має можливість найбільш інтенсивно виявити всю гаму використовуваних кольорів».

Это несколько штрихов о С.Е.Лунёве как художнике, а ведь [у него] была ещё и другая жизнь. Были молодость, служба в Красной Армии на границе в Средней Азии и многое другое. И всё это интересно и достойно внимания, потому что дополняет представление о времени и такой яркой личности, каким был Сергей Емельянович Лунёв.

Киев, 2002 г.

В.Н. Гонтаров

Заслуженный художник Украины

Я увидел С.Е. Лунева первый раз на заседании Правления Союза художников. Он удивительно отличался от всех присутствующих. Импозантный, львиной внешности, с гривой волос, выразительными чертами лица, высокий, сухощавый –»энергический» тип. Я спросил: «Кто этот седовласый мужчина?». Мне ответили, что это С.Е. Лунев, акварелист, а прежде он был военным. Он меня заинтересовал своей неординарной внешностью. Вскоре я познакомился с его акварелями на выставке. Они были очень сильные, размашистые, энергичные. В основном это были пейзажи. От них веяло молодым свежим чувством и казалось, что их писал независимый сильный человек.

Я приехал тогда из Ленинграда после окончания Мухинки, был в Москве и после столиц очень остро почувствовал провинциальность жизни Харькова и некоторых его представителей. Сергей Емельянович Лунёв и своей внешностью, и характером работ не вписывался в ту ситуацию, окружение, которое было в Союзе художников, созданное временем и его старательными и терпеливыми учениками.

С.Е. Лунев очень к себе располагал, был демократичен и этим сильно отличался от «мэтров», надутых, как индюки. Он много общался с молодёжью, был доступен, и к нему можно было достаточно просто попасть. У него мастерская была на улице Гражданской. Жили там тогда напряжённой и бурной жизнью: было много заказов, постоянное движение – там был какой-то улей. К С.Е. Луневу можно было запросто попасть в мастерскую. Он очень просто принимал, его ум был живым и непосредственным. Он, помню, показывая свои натюрморты, говорил: «Я молодой художник. А почему молодой, спросите? Я до войны учился в училище в 30-х годах, а в период гонения на искусство я законсервировался, ушёл в армию. А потом, когда чуть-чуть можно было что-то делать, я снова пошёл в художники». Вот такая шуточная версия своего творчества была у С.Е. Лунева. Его всегда окружала молодёжь, красивые девушки – он был неравнодушен к женской красоте. Помню, я тогда был молодым преподавателем в институте, и мне очень понравилась одна студентка – красавица Наташа. И я попытался тогда приударить за ней, но был молод… Чтобы её увлечь собой, сказал: «Я могу повести тебя к Лунёву». Мы пришли в мастерскую, и Лунев щедро показывал нам свои работы. У него стояла красивая классическая золотая рама. Он вставлял свои работы в раму под стекло и показывал их. Лунев и его произведения произвели такое впечатление, что девушка Наташа подружилась с Сергеем Емельяновичем, часто приходила к нему в мастерскую. А когда Лунев тяжело заболел, эта молодая красивая девушка приходила к нему в больницу.

Дверь мастерской Сергея Емельяновича была открыта для всех. Мысли он свои высказывал просто. У него всегда сидел Тариэл, грузинский чеканщик, он рассказывал хохмы о своих женщинах, а Лунев хохотал. Короче, с ним всегда было легко и просто, а когда он умер, то стало как-то пусто. Нам, молодёжи, очень его недоставало. Хотя он был по возрасту человеком старшего поколения, но мы его воспринимали молодым.

Что меня поражало в Луневе – это его невероятная, колоссальная трудоспособность. Он работал на листах в основном одного размера, полного формата, а акварель он сделал такой весомой, добился такой удивительной насыщенности, напряжённости цвета, которая достигается в масляной живописи лишь у некоторых художников. Такие закреплённые прежде за акварелью характеристики, как лёгкость и прозрачность, он полностью игнорировал.

Меня восторгали в его творчестве натюрморты: они были удивительно хороши, в них он достиг необычайной живописности. Я тогда ничего подобного не видел. Это был какой-то феномен. Непонятно, каким образом он писал жёсткой кистью, активно вгрызался ею, и эти работы приобретали невероятный вес, который вообще несвойственен акварели? Это было совершенно непонятно, вряд ли он сам мог эти вещи объяснить. Я думаю, он на чисто эмоциональном уровне вёл разговор об искусстве. Он, мне кажется, только отталкивался от натуры, ему было достаточно лишь мотива. Делать акцент на сюжете ему несвойственно. Даже назвать его графиком, учитывая, что по материалу акварель относится к графической технике, нельзя. Его акварели никакого отношения к графике не имеют. У Лунева было нутро живописца невероятной силы выражения, он, пожалуй, больше живописец, чем композитор. Писал ли он натюрморт, пейзаж, портрет – он ставил чисто живописные задачи. Это редко кому дано. Крайне редко художники имеют душу только живописца, который мыслит цветом. Не случайно он был членом Всесоюзной комиссии по акварели, которая тогда очень много значила для художников.

У Лунева очень интересный рисунок, пластичный. К сожалению, о нём мало говорят. Он любил Матисса, и у него было много рисунков, где ощущалось влияние этого великого француза.

С.Е. Лунев по-доброму относился ко всему живому, новаторскому. Если он видел что-то интересное, не избитое, он всегда такого художника поддерживал. Помню, принёс я работы, которые могли не пройти, он порекомендовал: «Ты подпиши эти работы как иллюстрации к какому-то произведению». Всё, что не походило на официальное, ему всё нравилось. Мы, молодые художники, всегда находили у него поддержку. На фоне харьковских художников он был независим, был сам по себе. Тогда в Харькове он был на уровне передовых художников Москвы, Ленинграда, а в Харькове он был фигурой одинокой. Но душевное здоровье, силы его никогда не покидали. Помню, когда Сергей Емельянович приехал из Парижа и увидел там выставку отечественных художников, там были Петров-Водкин, Кустодиев, Филонов, то он восхищался русской школой, которая была наравне с парижской.

У него было много идей после поездки во Францию, планов, которым не удалось, к сожалению, осуществиться.

Харьков, 2002 г.

И.М.Стаханов

Художник-график, живописец

С работами Сергея Емельяновича Лунёва я впервые познакомился в конце 1950-х годов на выставке в Доме художника в Харькове. Уже тогда они привлекли меня своей незаурядностью. Когда же я впервые увидел его, то помню, что с первого мгновенья меня поразила его внешность: благородное мужское лицо, густая грива светлых волос, голубые глаза, гордо посаженая голова, высокий, стройный.

Более близкое знакомство с Сергеем Емельяновичем состоялось в 1962 г., когда мы с художником Анатолием Луценко получили большую светлую мастерскую на четвёртом этаже по ул. Гражданской. Оказалось, что наша мастерская находится рядом с мастерской Сергея Лунёва. Эта близость давала возможность на протяжении многих лет наблюдать, как работает художник. Я тогда занимался в основном черно-белой графикой – линогравюра, рисунок, а Лунев работал в технике акварели, что для меня было очень интересно.

Все годы Сергей Емельянович удивлял меня своей трудоспособностью. В восемь утра уже был в мастерской. Работал он очень быстро, в день – две-три акварели, ну а одна – это точно. Любил писать натюрморты, но он их специально не ставил, а, отталкиваясь от натуры, импровизировал, добиваясь различных эффектов.

Самая яркая черта Лунёва как художника – он был замечательным колористом, его всегда увлекало колористическое решение всего листа, поэтому в его лучших работах не было пустых, неинтересных мест. Вообще, цветовую мелодию он мог извлекать из всего. Помню, у него был очень красивый, переливчатый слиток пластмассы, так он искал вдохновения и цветового решения своих акварелей в нём.

Сергей Емельянович владел техникой акварели безупречно, у него был очень большой опыт работы с нею. Он много экспериментировал: не боялся работать по акварели мастихином, часто процарапывал по изображению, работал по мокрому, посыпал акварель песком, и этот арсенал выразительных средств мне тогда казался неиссякаемым.

Лунёв был не только замечательным акварелистом, но и интересным рисовальщиком. Рисовал везде и всюду, любил гротеск. После поездки во Францию он нам показал три альбома с рисунками, сделанными там. Замечательные рисунки: в них и изумительная наблюдательность, и мастерство. Они были сделаны ручкой с расписанным пером, линия была то широкой, то тонкой, а изображение было лёгким и подвижным. Вообще, Сергей Емельянович очень хорошо знал историю искусства, любил импрессионистов, их биографии знал наизусть и мог без устали рассказывать о них.

Лунёв всегда занимался поиском новых форм выражения, что тогда было не популярным у нас, но он не мог не творить, таким уж он был человеком. Наверное, обилие столь сходных по мотивам произведений, но столь разных по образному решению, объяснялось этой его вечной жаждой поиска.

Внутренняя свобода и творчество – это, наверное, качества, присущие его природе. Мы в Художественном фонде всегда с радостью брались за заказы — ведь это средство к существованию. А Сергей Емельянович не очень любил заказные вещи, часто он делал только эскизы, а саму роспись выполняли уже другие художники.

Если Лунёв видел настоящее, цельное произведение у других художников, то переживал его как своё. Однажды японская бизнес-вумен и владелица галереи госпожа Накамура закупила у харьковского художника Бориса Колесника несколько прекрасных полотен. Лунёв спросил у Бориса Афанасьевича: «Не жалко Вам отдавать картины?» – «Я ещё напишу». — «Такое второй раз не напишешь – здесь даже цветы пахнут…».

Сергей Емельянович вобрал в себя очень много прекрасных качеств. Он был очень активным человеком, неформальным лидером, и к нему людей тянуло, хотя он никогда с ними не заигрывал, притягивала его личность.

Вспоминаю, как группа наших харьковских художников ездила по Донбассу, далее наш маршрут пролегал до «Азовстали»… Такая была интересная творческая командировка. Нам всегда было любопытно, как работал Сергей Емельянович. Он даже когда писал донбасские терриконы, то они у него были особенные, живописные, и если мы там делали по одной работе, то он писал три. Помню, я рисовал фломастером и подкрашивал изображение пастелью. Увидев, что я работаю в цветной графике, Сергей Емельянович захотел и меня приобщить к акварели, говоря, что я хорошо чувствую цвет. Доброта, доброжелательность, сочетающиеся с принципиальностью, – яркие черты его характера. Он очень любил делать людям приятное, часто дарил свои работы. Акварелей Лунева много в Харькове, да и не только здесь.

Любил Сергей Емельянович людей, компанию, в застолье любил петь своим слегка хрипловатым голосом украинские песни, которые очень хорошо знал. Однако он любил и одиночество, которое давало ему возможность подумать, поразмышлять. Наверное, поэтому и вещи у него глубокие, интересные. Он был в искусстве личностью, но не попадающей в общепринятую тогда официальную струю. Обидно, что он не стал «заслуженным» или «народным», а стоило бы. Но время было таким: экспериментаторов и самостоятельно мыслящих официально не чтили. Както я, любуясь его выразительным профилем, спросил: «Сергей Емельянович, а почему Вы не напишите свой портрет?» – «А кому он нужен?».

Его, конечно, ценили, у него было много почитателей. Сергей Герасимов пригласил его работать во Всесоюзную комиссию по акварели, московский график Борис Маркевич дружил с ним, киевские художники, прибалты, харьковская молодёжь. Пожалуй, художники-акварелисты всей страны уважали Лунёва. Его произведения 1970-х годов замечательные и могли бы украсить любой музей.

Конечно, в моей жизни было много встреч с интересными людьми, но этой встречей и воспоминаниями о ней я очень дорожу.

Харьков, 2002 г.

А.Ю. Лейбфрейд

Архитектор
Почетный член Украинской академии архитектуры

Я благодарен судьбе, что мне довелось быть в числе многочисленных друзей Сергея Емельяновича Лунёва, ценивших знакомство с ним, и я остаюсь должником памяти о нём.

С Сергеем Емельяновичем мне довелось несколько раз побывать в совместных поездках по Сумщине. Туда его влекла привязанность к родным местам детства и юности, а меня – интерес к красотам благодатного края. Первая наша поездка в Сумы состоялась по случаю открытия персональной выставки акварелей Сергея Емельяновича, которая открылась в салоне Союза художников и прошла с большим успехом. В одной из последующих поездок мы побывали в кафе «Комсомольском», стены которого украшали исполненные Сергеем Емельяновичем настенные росписи и очень красивая картина в раме.

В Сумах мы посещали не только достопримечательные места, но и тихие улочки, набережные и сады, а в это время Сергей Емельянович неторопливо делился воспоминаниями о своих родителях и молодых годах. Посещали также Сумской художественный музей, основанный его учителем Никанором Харитоновичем Онацким, имя которого теперь носит музей. К сожалению, записей рассказов Сергея Емельяновича я не удосужился вести.

Несколько раз мы выезжали рейсовыми автобусами в окрестности Сум, чтобы полюбоваться пейзажами и памятниками зодчества. В этих поездках Сергей Емельянович не расставался с блокнотами, в которых делал минутные зарисовки. Меня неизменно восхищала его способность вступать в контакт со случайными попутчиками и вести с ними беседы на разнообразные темы. Это в дальнейшем способствовало созданию им портретных изображений современников.

Особо памятна поездка в расположенное на берегу озера живописное село Кекино. Отец Сергея Емельяновича учительствовал в этом селе, входившем в состав экономии помещика Эблен-Лоренса. Там он построил школу, в здании которой проживал с семьёй, и там родился сын Сергей. Здание сохранилось и продолжает служить школой. Её директор с гордостью показал нам работы Сергея Емельяновича, присланные ему ранее в дар именитым автором. Сергей Емельянович тепло побеседовал с окружившими неожиданного гостя жительницами Кекино. Завершилась поездка кратким отдыхом на берегу озера, во время которого, переполненный воспоминаниями Сергей Емельянович, успел набросать за несколько минут небольшую неприхотливую акварель, которую тут же мне подарил. Теперь она висит под стеклом на стене у изголовья моей постели, напоминая об одном из лучших друзей моей жизни.

Я решил поделиться лишь небольшой частью воспоминаний, хранящихся в моей памяти об этой многогранной личности, выдающемся художнике и замечательном человеке.

Дортмунд, 2002 г.

В.И. Кравец

Доктор архитектуры, профессор

Живо представляю себе облик замечательного художника и человека – Сергея Емельяновича Лунёва. Высокий, худощавый, подвижный, острый на язык, уже не молодой, но очень темпераментный, порывистый, с выразительным мужественным лицом, крупным, с лёгкой горбинкой носом, глубоко посаженными глазами – таким я впервые увидел лет 30 назад Сергея Емельяновича.

Познакомил нас мой старый учитель, тоже очень интересная личность – архитектор Зиновий Данилович Юдкевич, потерявший правую руку при форсировании Днепра и научившийся рисовать заново – левой. Оба они представляли для меня поколение моего отца – людей, прошедших очень суровую жизненную школу, жестокие испытания войной, потерями и лишениями, и не потерявшими ни оптимизма, ни юмора, ни доброты, ни интереса к людям. Всеми этими качествами сполна обладал Сергей Емельянович.

Меня представили ему как молодого и подающего надежды театрального художника. Такую репутацию я заработал в связи с приглашением на работу к Сергею Владимировичу Образцову.

Сергей Емельянович Лунёв с удивительной теплотой и заинтересованностью отнёсся ко мне. Расспрашивал о совместной работе с Образцовым, просил показать мои работы, давал свои советы, причём в очень тактичной и доброжелательной форме. После осмотра моих работ у нас сложились очень добрые отношения, в которых совершенно не ощущалась разница между молодым, начинающим художником, только определяющим свой путь, и маститым, признанным в СССР и за рубежом мастером акварели.

Я неоднократно бывал в его мастерской, где был поражён и покорён мощным колористическим даром Лунёва, его удивительным умением любой мотив, будь-то пейзаж или натюрморт, преобразовать в удивительно выразительную музыкально-декоративную композицию, сформированную сочными, похожими на фрагменты витража, цветовыми аккордами. Для того времени такой яркий и необычный художественный язык был вызовом общепринятой манере, в господстве которой были заинтересованы серые ремесленники, являвшимися чиновниками от искусства и, насаждавшими усреднённые штампы соцреализма в художественной жизни страны. Несмотря на это, чиновникам пришлось смириться с масштабом его дарования и заслуженным признанием художественной общественностью. Сергей Емельянович пользовался заслуженным уважением коллег-художников, как последовательных реалистов, так и смелых экспериментаторов. Сам Сергей Емельянович принимал любые направления в изобразительном искусстве, лишь бы было видно дарование художника и свой взгляд, своё творческое лицо. Лунёв считал, что художник должен чувствовать себя человеком своего времени, человеком динамичного и драматичного двадцатого века. А сам он был именно таким.

Харьков, 2003 г.

Б.М. Каган

Архитектор

В жизни каждого бывают знаковые встречи с людьми, благодаря которым и определяются «дороги, которые мы выбираем». Для меня одним из таких людей стал художник Сергей Емельянович Лунев.

Его светлые акварельные пейзажи, выполненные легко и виртуозно, были мне известны по выставкам харьковских художников еще до нашего знакомства с ним.

В 1966 году на первом курсе ХИСИ я подружился с сыном С.Е. Лунева Николаем. У нас, тогда еще молодых архитекторов, было страстное желание сделать что-то новое, прогрессивное, отличимое от так надоевших стандартов соцреализма. Мы много говорили о новом искусстве, искали свой путь, «современный стиль» и, вероятно, говорили значительно больше, чем делали. Тем более, что времени явно не хватало: работа, лекции, курсовые, дружеские встречи, девушки…

Однажды насыщенный делами день для нас, студентов, был уже закончен, а вечером мы были, как обычно, беззаботны и веселы. Николай пригласил меня к себе домой, где я впервые увидел Сергея Емельяновича и тогда познакомился с ним. Помню, войдя в гостиную, я увидел седовласого мэтра, сидевшего за столом и рисовавшего на небольшом планшете графическую композицию. Продолжая работать, он легко общался с нами, расспрашивая о прошедшем дне. Тем не менее, чтобы не мешать ему, мы вышли в другую комнату. Я был поражен тем, что пожилой художник так поздно работает. Через некоторое время я неожиданно попал к С.Е. Луневу в мастерскую на ул. Гражданской и опять увидел его, непрерывно работающим над акварельными листами.

Таким Сергей Емельянович Лунев и вошел в мою память – всегда работающим. Его поздние работы конца 1960 – 1970-х годов меня восхищали. Ведь это и было то новое современное искусство, о котором мы, молодежь, мечтали, а не искусство давно прошедших лет.

Постоянный творческий поиск С.Е. Лунева до последних дней его жизни, трудолюбие стали для меня примером на всю жизнь – нужно любить то, что ты делаешь, больше работать и меньше говорить. В моем сердце навсегда останется благодарность к Сергею Емельяновичу за этот важный урок.

Харьков, 2009 г.

М.І. Попов

Заслужений художник України

У мене зберігається буклет – пам’ять про участь у республіканській виставці акварелі в м. Запоріжжі. Це зовні звичайний буклет, але він мені дорогий тим, що на ньому стоїть автограф “генерала акварелі “ Сергія Омеляновича Луньова і поздоровлення з моєю першою республіканською виставкою.

С.О. Луньов був авторитетним майстром акварелі не тільки в нашому місті, але його знали і шанували в усьому Радянському Союзі. На всесоюзних виставках у Москві, де експонувалися сотні творів, акварелі Луньова вирізнялися своїм стилем, гармонією та силою почуттів. Нерідко він очолював всесоюзні творчі групи художників-акварелістів, які подорожували країною, працюючи з натури. У трьох таких відрядженнях по Латвії, Естонії та Північної Осетії був і я.

Групу складали визначні художники із різних союзних республік. Цікаво було спостерігати, як працюють російські й прибалтійські майстри, акварелісти Грузії, Азербайджану та інших регіонів.

Моє знайомство з Сергієм Омеляновичем відбулося на початку сімдесятих років. Мені пощастило побачити персональну виставку творів цього майстра, яка мене дуже вразила, і тоді я захопився аквареллю.

Луньов блискуче володів цією технікою. Я пригадую його палітру, вірніше, акварельні фарби. Вони були не в стандартних маленьких формах, а в великих, і художник працював широким пензлем. Часто його фарби були пастозними, він домішував в акварель мило, сіль, широко використовував “білий штрих” лезом. Твори художника по задуму і виконанню – своєрідні картини у техніці, яка дуже близька за характером до олійного живопису. В його майстерні завжди стояла величезна стопа намальованих акварелей, розділена білими аркушами, на яких був позначений рік створення, і я був приголомшений його працездатністю. Луньов дуже гостро відчував красу і приділяв увагу кожній дрібниці при експонуванні робіт. Він ніколи не показував їх без скла й рами. У нього на мольберті завжди стояла така рама із склом. Мене завжди вражало, коли майстер, стрункий і високий, і повністю сивий, стояв біля своєї густої, яскравої, насиченої акварелі.

Пам’ятаю, як він приїхав із Парижу та з запалом розповідав про картини Пікассо. Говорив про те, що побачивши твори цього майстра, він плакав. Таке щире й відверте признання мене зворушило.

Я часто приносив йому свої акварелі й показував. Пам’ятаю його слова: “Примітивно, але гарно”. Я намагався брати з нього приклад працювати, копіював його акварелі, вивчаючи техніку.

Сергій Омелянович ніколи не розлучався з олівцем, вірніше, ручкою або фломастером, постійно мав при собі невеличкі кишенькові альбоми. Малював у транспорті, на зборах, і все це складалося у великі серії життя людей. У нього було бажання попрацювати в інший техніці і він часто говорив, що ось скоро візьметься за олійні фарби й полотно.

Сергій Омелянович любив життя, любив жінок, любив червоне сухе вино. Він любив малювати натюрморти, але вражали і його жіночі портрети.

Луньов вів активне життя: він був членом художніх рад, багато подорожував, постійно переписувався з художниками. Знаю, що він товаришував з московським акварелістом Борисом Маркевичем, латвійським художником Ролісом Бемом, багато років листувався з художниками Франції, був гордий тим, що його акварелі має музей Мексики.

Талант Луньова вражав, він одним із перших розвіяв стереотип “легкісті” акварелі, її прозорості. Є в нашій країні багато гарних акварелістів, але Луньов посідає особливе місце. В його творчості вражає все: і колорит, і мова ліній, і дух рідної землі, і плодовитість цієї непересічної особистості в мистецтві.

Харків, 2002 г.

И.И. Ушакова

Художник

В Сергее Емельяновиче Луневе меня привлекало яркое личностное начало. Оно присутствовало во всём: в артистичной внешности, внутренней значительности, своеобразии творчества.

Помню свою первую встречу с работами Лунёва в 1973 году. На выставке было много акварелей, мой взгляд равнодушно скользнул по ним, но вдруг я увидела портреты, которые притягивали к себе. В них было то, чего не было в других работах: в них била жизнь, энергия, сила. Наконец, они отличались яркостью, насыщенностью цвета, чего не было в акварелях других художников.

Потом, когда я пришла на работу в Художественный фонд, мы часто встречались в коридорах с Луневым, и однажды он пригласил меня посмотреть свои работы. Так состоялось наше очное знакомство, которое переросло в большую дружбу. Чем больше я общалась с этим удивительным человеком, тем сильнее ощущала его своеобразие и глубину. Он умел жить и жил жадно, наверное, не было на свете того, чтобы его не интересовало. Он умел получать наслаждение от всего: от людей, с которыми общался, книг, городов, природы… Но более всего он был предан Музе живописи. Она была его самой большой страстью.

Внешне Сергей Емельянович был сдержанным, но его подлинный характер, темперамент, глубина натуры, мышления – в работах. Творческое начало всегда присутствовало в произведениях Лунева. У него было богатое воображение, прирождённый дар колориста и интерпретатора, хотя знания из других областей знаний ему помогали в работе. В 1950 – 60-е годы он написал прекрасные пейзажи Харькова. Во многом своеобразие этих акварелей определялось тем, что в их основе лежало не только визуальное ощущение. Лунев великолепно знал архитектуру Харькова, историю каждого дома, судьбу его хозяев и жильцов.

Художник пробовал разные техники в акварели, экспериментировал: то смывал акварель, делая своеобразный подмалёвок, то натирал мылом, воском, посыпал песком, добиваясь очень интересной фактуры.

Он ценил красоту листа, и когда у него получался лист эффектным, то Сергей Емельянович очень радовался. Любил работать на нашей «рисовалке» – ватмане (он чуть тоньше чертёжной бумаги), но рисунок под акварель делал только кистью. Работал он очень быстро. Помню, хохотал, когда узнал, что я долго трудилась над эскизом к монументальной росписи в натуральную величину. Ему казалось, что его можно было сделать за два – три дня.

Когда я захожу в бывшую мастерскую Лунёва на Гражданской, вспоминаю, что здесь всегда было много людей. Однажды, помню, она была набита студентами из инженерно-строительного института – человек 30 стояло. Это А.Ю. Лейбфрейд пригласил студентов в мастерскую к С.Е. Луневу, хотел их познакомить с его творчеством.

С.Е. Лунев общался с разными людьми: от сапожника до профессора, все тянулись к нему. Если Лунев шёл по улице, то на него обращали внимание, особенно молодые красивые женщины. Кстати, он когда-то рассказывал, что в молодости был застенчив и в любви к нему всегда признавались женщины. Теперь таких мужчин нет… Со всеми Лунев находил общий язык, люди при нём раскрывались. Друзья-художники у него были по всей стране, причём не серенькие — пыль от искусства, а яркие, как, например, Борис Маркевич из Москвы, Николай Грицюк из Новосибирска или Пилар из Эстонии.

Сергей Емельянович показывал мне интересные альбомы. Он много ездил по стране в составе творческих групп, часто бывал в Домах творчества, и в этих альбомах хранились рисунки, сделанные художниками, с которыми Лунев встречался. Если у кого-то из них не было времени нарисовать прямо в альбоме, то они давали лист с изображением для вклеивания. Всем эта затея Лунёва нравилась, а уникальные альбомы и сейчас хранятся в семье художника.

Лунев очень любил художественную литературу. Тогда вся страна была читающей. Особенно его интересовали книги, которые не жаловала власть, но их было мало, и они обычно «ходили по рукам». Бывало, книги давали только на одну ночь, а утром нужно было передать другому. Так вот, у Лунева такие книги были, как например, произведения Александра Солженицына, и он щедро делился подобной литературой.

Книги по искусству С.Е. Лунев читал запоем, всегда стремился заполучить новинку, много альбомов по западноевропейскому искусству ему присылали друзья из Франции. Любил Пикассо, Леже, Брака и не уставал ими восхищаться. Помню, когда в 1973 г. умер Пикассо, Лунёв пришёл рано утром в мастерскую и к 10 часам написал акварель «Памяти Пикассо». Он переживал его смерть, как смерть очень близкого человека.

С.Е. Лунев всегда мечтал побывать в Париже, но, мне кажется, когда эта возможность представилась, он ехал без настроения, всё было не в радость, говорил, что давит в груди, а он так ждал этой поездки…

За три дня до его смерти я была в больнице, С.Е. Лунев не знал о своей болезни. Радовался, что температура стала понижаться: «У меня ничего страшного нет». А через два дня мне стало страшно, что я никогда не увижу его в мастерской, ни о чём не могла думать, плакала, а в половине второго ночи успокоилась. А утром, когда я пришла в комбинат, художник Виктор Саенко сообщил, что Лунёв умер. Я побежала в больницу и увидела страшное – пустую застеленную кровать. Он ведь был молод, это было несправедливо – ведь ему на самом деле было не 69, а 30 лет.

Гроб с телом С.Е. Лунева стоял в зале Дома художников на ул. Культуры Каждые 10 минут сменялся караул, в основном это была молодёжь. Народу было много. Зал не вмещал всех желающих проститься с ним. Несмотря на мороз, все кто был в зале, поехали проводить его на кладбище. Люди плакали. Ведь хоронили доброжелательного, независтливого и независимого человека и художника.

Харьков, 2003 г.

И.Я. Лучковский

Искусствовед, график
Доктор технических наук, профессор

Тяга к коллекционированию, очевидно, присуща многим людям и проявляется ещё в детстве. Казалось бы, что могут собирать полуголодные школьники послевоенных тяжелейших лет, и откуда в них такое желание? И тем не менее, я хорошо помню, что многие мои друзья что-нибудь собирали.

Сначала – обёртки от конфет, потом этикетки от спичечных коробок, потом марки. В более взрослом возрасте многие собирали монеты, особенно значки, винные этикетки, русские дореволюционные бумажные деньги и многое другое. Были, особенно после окончания вузов, почти все увлечены собиранием личных библиотек, сувениров и т.п. Конечно, всё это не прошло мимо меня, но серьёзно я занимался лишь приобретением книг по искусству и коллекционированием необычных редких минералов, которые привозил из командировок. Когда же я защитил диссертацию и стал материально независимым человеком, мне захотелось иметь в своём доме настоящие произведения живописи, а не репродукции. Я видел небольшие собрания у нашего соседа – администратора филармонии М.А. Еромицкого, у моего научного руководителя – профессора С.Е. Фрайфельда. Но все эти коллекции носили случайный, бессистемный характер. Примером для подражания, пожалуй, был родной брат моей бабушки и мой двойной тёзка Илья Яковлевич Фиш – умнейший и добрейший человек, являвшийся духовным центром всей нашей большой семьи. В его московской квартире висело несколько картин русских художников рубежа XIX – XX веков, но все они были высокого качества, не уступающего музейным работам. Здесь были натюрморты Василия Бобылёва – ученика К. Коровина, зимний пейзаж малоизвестного художника Ивана Ивановича Билибина. Я любовался огромной картиной Арсения Мещерского, изображающей мальчика в лодке, что стоит на берегу реки, а также прекрасным вечерним закатом Юлия Клевера, пейзажем Льва Лагорио и другими. Дядя Ильюша, как я его называл, не был коллекционером. Он просто любил красивую живопись, собирал хорошо изданные альбомы, интересную литературу, особенно философию. Зная мои наклонности, он и мне рекомендовал приобретать работы передвижников, академиков, но делать это очень осторожно, так как комиссионные магазины на 90% заполнены фальшивками, и нужно иметь высокую профессиональную квалификацию и чутьё, чтобы отличить подделку от оригинала.

Это обстоятельство, естественно, меня очень настораживало. Одно дело собирать марки, монеты, а другое – живопись. Вот я и призадумался, с чего начать, где находить работы. И тут судьбе моей было угодно познакомить меня с Сергеем Емельяновичем Лунёвым, у которого я и появился в мастерской №30 на четвёртом этаже художественного комбината по ул. Гражданская, 9. Было это весной 1970 года.

Встретил меня высокий добродушный человек с пышной седой шевелюрой, скорее напоминающий актёра, маэстро. Начал меня расспрашивать о профессии, увлечениях. Потом Сергей Емельянович сказал, что я напрасно трачу время и средства на приобретение альбомов, так как имеется много прекрасных художников, забытых либо отвергнутых официальным искусством. Оказалось, что множество замечательных настоящих работ выбрасывалось из мастерских после кончины художников, либо хранилось в их семьях, не знавших, как распорядиться наследием, которым не интересовались даже музеи.

В мастерской Лунёва всё было необычно, так как на стенах висели не только работы Сергея Емельяновича, но и масса картин других художников. Это было целое собрание. В отличие от многих живописцев, Лунёв ценил не только своё творчество, но и живо интересовался работами других мастеров. Вот и вошло у него в традицию осуществлять обмены своих картин на работы друзей, с которыми приходилось ездить в творческие командировки, участвовать в групповых выставках.

Никакой лишней мебели в мастерской не было: диванчик, столик, стеллаж, стулья. В комнате, площадью примерно 30 квадратных метров, было одно окно, выходящее в переулок, и небольшая кладовая для хранения картин.

С тех пор я частенько бывал в этой мастерской, наблюдая за работой Сергея Емельяновича, а при первом посещении получил несколько ценных советов, узнал фамилии ряда ушедших из жизни харьковских художников: Ивана Иванова, Василия Ермилова, Николая Ашихмана и др. Рассказал мне тогда Лунёв и об истории хранившегося у него крымского пейзажа А.В.Куприна, и дал адрес вдовы художника.

С этого адреса по Курсовому переулку, №1 в Москве и берёт начало моё собирательство. Оказалось, что в этом доме были мастерские «Бубнового валета». Там работали и жили одни из великих его представителей: А.В.Куприн, В.В. Рождественский и Р.Р. Фальк, а продолжали жить и хранить творческое наследие их жёны – Татьяна Сергеевна Анисимова-Куприна, Наталья Ивановна Рождественская и Ангелина Васильевна Щекин-Кротова. Мне невероятно повезло, так как коллекционеру, попавшему в эту среду, оказывалось доверие и в других знаменитых семьях. Главным было – не потерять их доверие.

С появлением каждой новой картины в моем собрании интерес Сергея Емельяновича к нему повышался. Особый восторг вызывала работа Р. Фалька «Селение на Украине» (1908). Только ради встречи с этим небольшим холстом он мог приезжать к нам на Павлово Поле каждую неделю. Частенько Лунёв приглашал кого-нибудь из друзей: М.А. Бланка или Н.С. Слипченко. Чувствовал он себя среди картин, как рыба в воде, чётко определяя авторство всех новых работ. Но когда требовал этого от других художников, чаще всего происходила осечка. Оказывалось, что старшее поколение харьковских живописцев совершенно не знает творчество русского и украинского авангарда, и в этом не было ничего удивительного, так как о них не было никакой литературы, а на престижных выставках их работы многие десятилетия не показывались. Всё это подогревало интерес к моей коллекции, и многие художники и искусствоведы, в том числе из Москвы и Ленинграда, ряда городов Украины, стали ее частыми зрителями. Мне даже пришлось завести книгу отзывов, которую я храню теперь, как реликвию.

Я и сам под влиянием коллекционирования многому научился. Общался с крупнейшими коллекционерами страны: Г. Костаки, А. Абрамяном, А. Рамом. Держал постоянную творческую связь с лучшими искусствоведами современной живописи: Д. Сарабьяновым и А. Русаковым, О. Ройтенберг, И.Болотиной. Благодаря Сергею Емельяновичу, я познакомился со многими художниками: Ю. Коровиным, Е. Волобуевым, дочерьми П. Петровичева и др.

Одновременно я занялся серьёзной научно-поисковой работой, стал больше времени уделять и самостоятельному творчеству. Здесь также очень весомо помогали советы С. Лунёва. Мне разрешалось присутствовать в мастерской во время работы художника над акварелями. Это его нисколько не смущало. Он садился на стул и писал толстой кистью на планшете, одновременно беседуя со мной на произвольные темы. Воду в банке менял редко, отчего она становилась грязно-серой. На это Сергей Емельянович не обращал никакого внимания, так как большей частью пользовался техникой размывки. Видимо, наличие серых тонов воды позволяло при смешивании с чистой ленинградской акварелью получать все нюансы цветовых оттенков. Работал он быстро, делая точные обводки кистью, без предварительной прорисовки. Кроме того, работал систематически, ежедневно, не позволяя себе никаких расслаблений. Приходил в мастерскую, как на работу, рано утром, прерывался на обед и снова работал до сумерек. Обедал он всегда дома, поскольку жил рядом – на Сумской.

Сергей Емельянович в своём творчестве ориентировался главным образом на новые направления европейской и отечественной живописи. Поэтому он всегда казался самым молодым художником-экспериментатором на любой выставке, за что его любили и уважали молодые харьковчане: П. Тайбер, В. Гонтаров, В. Куликов, С. Ким, В. Григоров, М. Алатарцев и др. Он старался помочь вырасти этой свежей поросли талантливых живописцев, вступая частенько в нелёгкую дискуссию с некоторыми членами Правления тогдашнего Союза художников.

Меня всегда поражала юношеская энергия и мобильность С. Лунёва. Вспоминается, например, открытие выставки его друга и соученика по училищу, замечательного украинского художника Е. Волобуева. Выставка проходила в московском Доме художника. Я в это время находился в командировке, но Сергей Емельянович предупредил меня заранее, специально приехал в Москву, и мы встретились на открытии. Потом, когда посетители разошлись, спустились в кафе, где прошла тёплая встреча – воспоминания старых товарищей. Вообще, Сергей Лунёв любил беседы на самые различные темы. Когда он приходил в наш дом на какие-либо торжества, где собиралось немало молодых людей, он обязательно выбирал тёплую компанию и о чём-то активно беседовал, зачастую приобретая новых друзей. Обычно разговоры заканчивались тем, что художник приглашал их в мастерскую, где одаривал своими этюдами.

Однажды в мае 1976 года я подготовил командировку по испытанию свай в. Таллинне, где должна была в 1980 году состояться олимпийская парусная регата. Институт «Промстройпроект» предоставил нам большой автобус «ЛАЗ», так как мы с несколькими сотрудниками везли специально подготовленные металлические модели. Вот у меня и возникла идея пригласить в поездку Сергея Емельяновича. Автобус должен был рано утром подъехать к моему дому по ул. Шекспира, 16, где собирались все участники поездки. Я, как организатор кампании, конечно же, был первым. Но самое удивительное, что Лунёв прибыл раньше всех остальных – в тоненьком коротком плаще, в серой шляпе и с портфелем, где было всё необходимое, в том числе новый альбом, краски и ручка с чёрными чернилами.

Мест свободных было много, так как сваи лежали в проходе, а нас было всего 6 человек, не считая водителя. Каждый сел, где ему было удобно. Сергей Емельянович на втором или третьем сидении слева, я чуть дальше, т.к. взял с собой краски, грунтованные карточки и собирался поработать в дороге.

Как только наш автобус тронулся в путь, и я познакомил Лунёва со своими сотрудниками, завязалась бесконечная многосуточная беседа по вопросам искусства, техники, политики и т.п. Но при этом Сергей Емельянович не выпускал из рук ручку и альбомчик, запечатлевая натурные либо придуманные им на ходу композиции. В автобусе, как потом выяснилось, он только расписывался, т.к. постоянно, как музыкант, тренировал руку. Основные же рисунки он делал в большом альбоме, чётко фиксируя даты. Причём в течение одного дня там могло появиться несколько рисунков. Каждый из нас был занят своим делом, и трудно понять, как можно было в нашей общей компании успеть так много сделать.

Ночевали мы первый раз на окраине Тулы, в небольшой дорожной гостинице. Москву объезжали по окружной дороге, а потом всё пошло по Радищеву, только в обратном направлении. Чем дальше от столицы, тем хуже и беднее жизнь. Хотели пообедать в Вышнем Волочке, да не тут-то было. Оказалось, что мясо в столовые практически не завозят. Нам ещё повезло, так как был суп, сваренный с колбасой, да и оставались небольшие запасы, прихваченные в дорогу.

В Ленинград тоже не заехали, а направились прямо в Царское Село. Нам везло с погодой, а поэтому остались самые яркие впечатления, хотя фонтаны ещё не работали и многие статуи были законсервированы. А затем для меня всё было впервые: Новгород – Нарва – Таллинн. В Новгороде повидали Кремль и знаменитый памятник в ознаменование 1000-летия Руси. В Таллинне остановились в небольшой гостинице возле набережной, в парке Кадриорг. Вокруг много зелени и всем нам на удивление – много белок. Стоит лишь прокричать «Мики-мики», как они сбегаются полакомиться орешками, но у нас их не было.

Мы занимались своими делами с эстонскими инженерами-изыскателями во главе с Майтом Мэтсом, а Сергей Емельянович отправился к друзьям-художникам, которых у него и здесь было немало. Оказалось, что в это время проходила выставка эстонских художников. Таллинн находился на особом положении, и даже в те «застойные» времена эстонцам было дозволено показывать всё. Поэтому, когда мы всем коллективом отправились в Старый город на выставку, то увидели там совершенно неизвестные нашему зрителю сюжеты и технические приёмы, узнали новые имена интереснейших художников: Лейс, Кармашов, Субби, Аррак, Макаренко, Пилар и др. Сергей Емельянович познакомил меня с Александром Пиларом, и мы побывали у них дома. У Александра Николаевича была традиция: каждый гость делал в альбоме рисунок на память. Пришлось рисовать и мне, но это оказалось почему-то несложным занятием, так как я находился в состоянии опьянения от готических соборов Старого города и выставки.

Всё это слилось у меня в цельную абстракцию, и хозяевам она понравилась. Сергей Емельянович представил меня серьёзным коллекционером, и я получил в дар от Пилара большую акварель Таллинна. Запомнилось также необычное блюдо из угря, т.к. ранее я никогда такой экзотики не пробовал. Жена Пилара, работавшая в Союзе художников, дала мне адрес Макаренко, у которого я позже побывал, накануне его отъезда во Францию.

Закончив дела в Таллинне, мы отправились на вторую площадь – в Пярну. Погода на удивление радовала тёплыми солнечными днями, поэтому мы всё свободное время старались проводить на пляже. Сезон отпусков ещё не начинался, но людей было немало, и Сергей Емельянович не отрывал руки от альбома, потому что хотелось нарисовать побольше. Особенно он любил делать групповые наброски, где всё закомпановано в единую взаимосвязанную систему. Либо он выбирал симпатичную девушку и превращал её изображение в композицию из орнаментов, изящных очертаний тела, дюн, волн и облаков.

Обратная дорога в Харьков тоже была по-своему интересна, так как удалось заехать в Вильнюс, Минск, пообщаться с природой Латвии, Литвы, Белоруссии, повидать долговязых аистов. Но мы уже торопились, да и автобус стал барахлить. Всё-таки проехали около 3-х тысяч километров. Все были переполнены массой новых впечатлений. Всё свободное время беседовали, обсуждали увиденное. Приехав в Харьков, отпечатали оставшиеся на память фотографии, а Сергей Емельянович подарил всем участникам поездки свои акварели.

Вспоминается, с каким подъёмом говорил Сергей Емельянович о своих посещениях мастерской Николая Глущенко в 1976 – 77 годах. По сути, как я теперь это представляю, у них было много общего и в жизненном пути, и в творчестве. Но именно творческое направление в сторону синтеза украинской и французской живописи было основой их взаимного интереса. Лунев обещал познакомить меня с Николаем Петровичем, но этому уже не суждено было случиться.

И здесь похожесть судеб. Глущенко умирает несколько раньше от неизлечимой болезни. Лунёв возвращается осенью 1977 года из поездки в Париж и сразу же начинается его недомогание, мешающее нормальной творческой работе. Он мужественно борется с постоянными проявлениями болезни до самого последнего месяца своей жизни, который ему пришлось провести в больнице. Внешне Сергей Емельянович старался не поддаваться. Шутил при наших встречах, живо интересовался моими делами, очень рекомендовал посетить художника Леонида Кузнецова, перенёсшего сложную операцию. Но о серьёзности своего положения так ничего и не сказал.

Харьков, 2003 г.

Владимир Овсийчук

Доктор искусствоведения, профессор
Письмо родственникам С.Е. Лунева
от 8 февраля 1978 г.

Дорогие мои!

Ваше печальное известие меня потрясло, – скорблю вместе с Вами. Нет слов, чтобы выразить горечь моих раздумий – воспоминаний, ведь я, по-существу, только полгода как узнал Сергея Емельяновича. Он меня восхитил своим талантом и своей человеческой теплотой, какой-то юношеской непосредственностью и такой сильной привязанностью к жизни. Казалось, что ему отмерено ещё много лет прожить, чтобы выложить чудесные свои творческие замыслы, которые так и извергались из его глубокой души. Да, это был красивый человек и замечательный художник. Очень жалею, что я его так поздно встретил, едва успев оценить и полюбить. А ведь ещё в своём новогоднем поздравлении, за что я ему был благодарен! – Сергей Емельянович приглашал к себе и я, так или иначе, надеялся его встретить, не думая, что отмерены считанные дни. Я рад только одному, – случаю, который свёл нас во Львове. И у меня была возможность высказать слова благодарности и своё восхищение его замечательными произведениями. После обсуждения выставки у нас было мало времени на беседу, – всё думалось, что успеется! – а ведь то было всё. Его смерть – большая потеря для украинского искусства. Почти одновременно ушли безвременно три таких замечательных живописца: Глущенко, Манайло, Лунёв, оставив, к счастью, такой огромный след, который останется лучшим достоянием нашей культуры.

Ещё раз примите мою глубокую скорбь, я вместе с Вами оплакиваю эту большую потерю.

Ваш Владимир Овсийчук.
Львов, 1978 г.